"Север" № 03-04, стр. 134

По ту сторону счастья

Наталья МОЛОВЦЕВА, ПРОЗА

Наталья МОЛОВЦЕВА

Новохоперск, Воронежская обл.

По ту сторону счастья

Если бы она знала, что будет так больно, упала бы в ноги, просила-умоляла: останься! Гордость? Чего она стоит, гордость, зачем она нужна, если сердце превратилось в открытую рану, в комок боли?..

Проводив детей в школу, она целыми днями сидела, тупо уставившись глазами в одну точку. И ничего не видела. Кажется, она ни о чем даже не думала, а только перебирала и перебирала в памяти все, что произошло. Глаза, ставшие однажды холодными и уже не оттаявшие снова... Голос, ставший сначала равнодушным, а потом ожесточенным: «Все равно я от тебя уйду! Проси не проси!» Крутилась в голове цветаевская строчка: «Мой милый, что тебе я сделала?.. Мой милый, что тебе я…»

Вечером укладывала детей спать, ложилась сама, но сон не шел. Для того чтобы уснуть, всего-то и надо – протянуть руку и почувствовать тепло его плеча. Но плеча-то рядом и не было. И она опять бездумно глядела в потолок и перебирала, перебирала… Вот он веселый: «Хватит нам этой музыки – я палатку купил! Торговать будем!» А она не обрадовалась, посмотрела жалостливо: «Ой, боюсь – не сумею...»

Дура. Чистоплюйка. Вон сколько ее ровесниц сумело. Труд там, на базаре, конечно, каторжный, но она боялась не труда. Она любила музыку, ей нравилось говорить о ней с детьми и учить их гаммам, а все остальные виды работ казались ей пустыми, скучными. Она опять и опять пыталась ему это объяснить, пока он не крикнул: «Ну и оставайся со своей музыкой! Только уже без меня!»

И без кошки… Вслед за мужем ушла из дома кошка Авдотья. Она решила – специально, чтобы ей больнее было.

А ведь муж и сам был музыкантом – одно культпросветучилище заканчивали. Она – по классу пианино, он – народных инструментов. Но музыка давала так мало средств к существованию! У них уже было двое детей – Юлька и Славик, и дети ходили в школу. Одежка, обувка, учебники и тетради…

«Как он мог?» – в сотый, в тысячный раз спрашивала она себя. Ведь это предательство – бросить не ее – детей! – на произвол судьбы. Но ведь он предлагал вариант. Чего заартачилась? Чего закапризничала? До капризов ли, когда двое деток?..

А может… Может, дело совсем в другом – она перестала интересовать его как женщина? Из самой глуби, из самой боли души вдруг выплеснулось:

Не любимая, а постылая,

Не желанная, а привычная,

Словно в печку – спичкою брошена:

Мол, гори – бог с тобою, безделица…

Вот она и горит – синим пламенем.

На третий день ее затворничества прибежала Ирка:

– Ты чего на работу не выходишь? Я еле уговорила директрису, еле объяснила…

Вместо ответа она прочитала подруге сочинившиеся ночью строчки.

Ирка села рядом, молча ее обняла.

– Знаешь, Ир, я только сейчас поняла маму. Когда вернулся из «командировки» отец (все знали, в какой он командировке, но я упорно продолжала твердить подругам о «долгосрочной командировке»), так вот, когда он вернулся, наш дом, вернее городская квартира, наполнился криком и руганью. Я отважилась однажды спросить: «Зачем мы с ним живем?» «Так ведь одной – страшно», – сказала мама. Вот и мне сейчас – страшно.

– Но ведь и так нельзя. Тебя – в печку, и ты покорно готова сгореть? Не-е-т, из этого дела надо выкарабкиваться. Как-то выздоравливать от него.

Чтобы ускорить процесс «выздоровления», Ирка позвонила ее сестре Надежде. Та приехала, и она ей сказала как во сне: «Ты моложе. Возьмешь и вырастишь их, Юльку со Славиком». «Знаешь что? – вместо сочувствия разозлилась сестра. – Чтобы из-за мужика вот так… чтобы он оказался дороже детей… Ты что – совсем рехнулась?»

Надька до блеска перемыла-перечистила все вокруг и уехала, бросив на диван книжку. Машинально, по старой привычке она ее открыла. «Не переживай будущее – оно еще не родилось. Похорони прошлое – оно умерло. Живи настоящим...»

И тогда она словно очнулась. Вспомнила, с какими лицами дети уходят в школу. Сидят за ужином. Ложатся спать…

В эту ночь она впервые думала не о нем. Она думала о бабушке, к которой мама отвозила ее и сестру каждое лето.

…В маленьком и стареньком бабушкином доме всегда было тепло: зимой – от печки, летом – от солнышка. Но главным источником тепла была сама бабушка. Вяжет и говорит: сказку ли, быль... Кондратьевна (так звали бабушку в родном околотке) всю жизнь прожила на станции, всех здесь знала, и все знали ее. Знали, например, что муж ее ушел на войну – и с войны не вернулся, что всех своих шестерых детей она поднимала одна. Большого образования у бабушки не было (потому всю жизнь мыла, мела да скребла полы в общественных заведениях), зато сердце было большое. Кто ни зайдет в дом – каждого приветит. Если обедает – и гостя накормит, пьет чай – вместе будут чаевничать. Она пеняла бабушке: про такого-то человека на улице плохо говорят, а ты с ним – чаи, на что бабушка отвечала: «Бог с ним, у каждого своя судьба, каждый на свой лад скроен». У Кондратьевны часто просили взаймы; внучка встревала и тут: «Ну, этот уж точно не отдаст – вся улица об этом знает», на что получала загадочный ответ: «А моя правая рука не знает, что делает левая...»

Вот жила же она одна. И ничего. Значит, сможет и она? Разница между ними, конечно, есть: бабушка была вдова. Она – брошенка…

За всю свою жизнь бабушка ошиблась, кажется, только однажды. Когда она приехала работать на ее станцию, встретила здесь ЕГО и стала советоваться с бабушкой, как ей быть, бабушка сказала: «А что? Глазки у него веселенькие, поди-ка не обидит».

Поначалу и впрямь все было хорошо. У мужа не только глазки, но и характер был веселый, общительный. В любой компании – душа: и разговор поддержит, и шутку вовремя ввернет, и споет, и станцует... Когда родились дети – сначала дочь, потом сын – здорово ей помогал. Жена радовалась: разве это не счастье? Ну можно ли мечтать о чем-то лучшем? Но со временем супруг все чаще стал возвращаться домой хмурый.

Ольга его понимала: оба работают, а на жизнь катастрофически не хватает. Вот тогда-то он и купил палатку. А она, дура…

Хватит! Хватит страданий-переживаний! Юлька и Славик – даже без него – должны быть сыты, одеты-обуты и радостны!

Утром она проводила детей в школу и пошла на работу сама. Наверное, на ее лице все-таки остался какой-то отпечаток от пережитого, потому что дети смотрели на нее как-то странно – как на больную. Танюшка, добрая душа, даже за таблетками в аптеку вызвалась сбегать, но она ее уверила: «Нет, не надо. Я уже почти выздоровела. Садись-ка за инструмент».

Параллельно с занятиями надо было готовить несколько номеров для концертной программы в Доме культуры. А тут еще Ирка подогнала дополнительную работу: «В интернате учительница музыки ушла в декрет, директор согласен взять тебя...»

Вспоминать стало некогда. Утром бежала на одну работу, потом на другую; вечером без сил валилась на кровать. Четвероклассница Юлька научилась жарить картошку, второклассник Славик – яичницу. Борщ в большой кастрюле, чтобы хватило на несколько дней, варила она сама.

…В тот вечер она возвращалась домой особенно поздно. Ноги гудели, в голове – музыкальный винегрет… И вдруг рядом затормозила машина. Открылась дверь.

– Садитесь, Ольга Васильевна.

Она в растерянности замерла, не зная, как реагировать.

– Да садитесь же, не бойтесь.

Села, сама не зная почему. В машине было тепло и уютно. Из приемника лилась тихая музыка – не самая плохая. Водитель повел машину не в город, а за. И она почему-то не стала протестовать. Более того, ей было хорошо и уютно и хотелось, чтобы эта дорога, эта поездка не кончались никогда.

– И все-таки…

– Я приехал в ваш город недавно. Но я уже успел заметить вас. Вы выделяетесь среди других красотой и… талантом.

– Ой-ой…

– Вообще-то, по профессии и роду деятельности я человек прозаический – строитель, но на концерты в ДК хожу. Там и увидел вас. Хорошо поете – и вы, и ваши детки. У вас ведь и свои есть, не так ли?

– И даже двое.

– А знаете что? Давайте я привезу вас домой и вы пригласите меня в гости.

Она смотрела на него недоумевающе, но он, тем не менее, продолжил:

– …И мы проведем этот вечер вместе.

– А… зачем вам это надо?

– Пока сам плохо представляю.

Так весело в их доме не было давно! Ели пожаренную Юлькой картошку, начали смотреть телевизор, а потом выключили его («зачем нам эта мура?»). Болтали обо всем на свете и смеялись…

Он стал приходить к ним часто. И весело было всегда.

Вскоре выяснилась и причина: он женат, но жена хочет жить для себя и не хочет иметь детей. А он – очень хотел бы...

Эта была одна причина. А вторая…

О второй он скажет однажды так: «Твои дети меня приняли. А ты?»

«Неужели… неужели это возможно? – спросила она себя. – Чтобы в доме опять был мужчина. Чтобы оставить изматывающий образ жизни и опять перейти на одну работу. А ночью проснуться – и рядом крутое, теплое мужское плечо».

И по ту сторону счастья – опять будет счастье?..

Она уже знала, где работает его жена. Этот продовольственный магазин она обходила стороной, но теперь решила зайти. Машинально встала в очередь. Когда черед дошел до нее, продавщица спросила:

– Что берете?

– Что?

– Что берете-то?

И поскольку она молчала, ей было сказано:

– Женщина, отойдите в сторонку. И подумайте, что вам надо.

Она вышла из магазина и действительно стала думать. Действительно, что ей надо? Счастья – чего же еще…

А эта – женщина яркая, красивая, напористая. Такая не пропадет ни при каких обстоятельствах. Быстро утешится…

Приближался женский праздник – 8 Марта. Он повел ее в «Подарки» – чтобы она выбрала себе подарок сама. Она и выбрала – янтарные бусы. Продавец-мужчина сказал, что они лечебные. Вот она и излечится с их помощью окончательно – от тоски-кручины…

Она специально выбрала себе подарок недорогой, чтобы на Юльку больше осталось. И Юльке купили новую куртку. После этой покупки он сказал:

– Помоги мне. Надо что-то выбрать и… ей.

Она недоуменно уставилась на него, а он в оправдание заметил:

– Ты же сама не хочешь быть единственной.

– Единственной и неповторимой, – машинально продолжила она. И добросовестно стала шарить глазами по витринам. Вот духи… вот крем… вот чудесный набор косметики…

– Ой, что-то мне как-то не по себе… голова разболелась… Давай отложим?

Он пожал плечами, они вышли к машине, и она попросила отвезти ее домой. А у дома сказала:

– Ты сегодня, наверное, не заходи. Чтобы завтра Юльку больше обрадовать.

Он посмотрел недоуменно, но согласился:

– Хорошо.

И уехал.

А она пошла по дорожке к крыльцу, чувствуя, как гудят ноги. Кажется, пешком не шла, на машине ехала, а устала так, словно десять верст оттопала.

Солнышко уже припекало по-весеннему. Она остановилась, подставив ему лицо. Ласковое. Доброе. Как бабушкина ладонь. Солнышку можно верить…

И вдруг увидела Авдотью: та сидела на ступеньке крыльца так, словно никуда и не уходила, не пропадала, а сидела здесь всегда, преспокойно умывая мордочку лапкой. Ольга обрадовалась так, словно увидела, наконец, долгожданного родственника.

– Заходи, заходи, Авдотьюшка…

В доме первым делом налила кошке молока и долго смотрела, как Авдотья не торопясь, с достоинством управляется с ним. Потом взялась чистить картошку. Попутно думала: вот это событие действительно стоит «увековечить». Об этом она тоже напишет стихи. Две строчки, кажется, уже сочинились:

…И грустной вряд ли кто меня застанет:

Вернулась кошка – стал приветлив дом…

А больше… больше им пока никого и не надо…

Назад