"Север" № 11-12, стр. 137

Поклонись марциальной воде…

Андрей РАСТОРГУЕВ, ПОЭЗИЯ

Андрей РАСТОРГУЕВ

г. Екатеринбург

 

«Поклонись марциальной воде…»

 

МАРЦИАЛЬНЫЕ ВОДЫ

              Первый российский курорт в Карелии,

              где четырежды лечился Петр I,

              сохраняет старое имя железистых вод,

              идущее от планеты Марс.

 

Поклонись марциальной воде –

так целебный источник устроен:

чтобы удостоверить – достоин,

поклонись марциальной воде.

Это очень земная вода

из корней сердцевинного леса –

хоть по богу войны и железа,

если в меру – не будет вреда.

Наливали тогда доктора –

со щедра серебра, не горстями.

Но карельский медведь и крестьянин

отыскали её до Петра.

Мы не в царской идём череде,

но и нами земля прозвучала.

Если телу с душой полегчало –

поклонись марциальной воде.

 

ЯБЛОНИ ВАЛААМА

С ветхозаветного Адама

тысячелетия храня,

на мягких лапах Валаама

лежит гранитная броня.

Но человек не знает меры

своих неимоверных сил –

и устыдились маловеры,

и камень заплодоносил.

В северорусские просторы

давно, как будто испокон,

глядят израильские горы

Фавор, Сион и Елеон.

Когда бессмысленно опасный

огонь пойдёт по головам –

как Иерусалим запасный

волнам открытый Валаам.

Пока в неимоверной каше

не потемнела высота,

успей к молению о чаше

у Гефсиманского скита,

дыханием неплотоядным

открыв на кончике весла

в одной из валаамских яблонь

познание добра и зла…

 

 

 

 

СТАРИК И МОРЕ

   Карельскому поэту

   Александру Волкову

 

Чай-иван зацвёл на косогоре –

самый плодовитый из Иванов…

Сямозеро – маленькое море

между двух великих океанов.

Норов у него не голубиный –

выходи с опаской на моторе.

У него есть мели и глубины,

и старик, необходимый морю.

 

От высокой горницы к подвалу

шоркая подошвами пороги,

он один хозяйствует помалу

в доме у прибоя и дороги.

Но, пускай не вовсе умалила

тело жизнь цепочкой годовою,

заросла смородина-малина

сорною травою-крапивóю.

 

Нá берег с воды не торопился,

сетки ставил бережно и ловко,

а теперь у дедовского пирса

ливнями захлёстнутая лодка.

И, в неторопливом разговоре

скрадывая долгую тревогу,

слышит он, как Сямозеро-море

плещется на старую дорогу,

валуны волнами осыпает,

подо льдом – и то не засыпает…

………………

Был старик лесовик,

был старик рыболов,

а теперь ни уму и ни сердцу…

За несметными следом

он тоже готов

отворить у истории дверцу,

как ещё отворяет

чуть свет или снег

побелённую печь домовую…

Там спекается век,

рассыпается век,

вылетает в трубу дымовую.

 

- Лебединого времени

не проворонь…, –

наставляют земные глубины.

Ненасытно голодный

до жизни огонь

добирается до сердцевины,

где на памяти детской

горчит не угар

на Урале на лесоповале,

а противоцинготный

сосновый отвар –

хоть залейся, его выдавали…

 

…………………….

По укладу веков или расположению звёзд,

или недоумению вросшего в давнее стремя

завершённое время впивается в собственный хвост…

Но кто приговорил, что уже завершается время?

 

И покуда киты-черепахи несут материк,

по дороге к высокой воде соглашайся, не споря:

на морском берегу обязательно будет старик –

если он, разумеется, у настоящего моря.

 

А когда соберёшься нелицеприятный итог

подвести подо всем, чем сгодился родне и Отчизне –

отыщи не биток, а едва приоткрытый виток

всё ещё неожиданной и неистраченной жизни.

 

Есть во имя чего – и воистину стоит начать

с белоснежной бумаги ли, с чистого ль белого снега…

И рыбацкую лодку по-прежнему будут качать

океанские зыби на Ладоге и на Онего.

 

Назад